Жмудь Вадим Аркадьевич - Куда Лететь
Жмудь Вадим Аркадьевич
КУДА ЛЕТЕТЬ?
- Остается только улететь так далеко, чтобы никого не видеть.
- От себя не улетишь...
- Не видеть их всех - тех, кто относится ко мне потребительски и не может
никогда дослушать до конца.
- Но ведь это - так естественно! Так трудно слушать, когда кажется, что
итак ясно, о чем речь!
- Кажется!
- Да, кажется, но ведь все таковы!
- Да... Понимаю... Потому что всем гораздо важнее собственные мысли, чем
чужие...
- У каждого своя жизнь.
- Говорить коротко, лаконично - не понимают. Долго и с примерами -
занудство.
- Это не изменишь.
- Я старался найти подход. Четко отдавать команды? По-военному? Это же
чада мои, а не солдаты! Тупик...
- Тупик? Уверен?
- Да. Хотя я осознаю, что чада мои - это творение моих рук, моего ума,
моей души. Я их сделал такими грубыми, черствыми, жестокими. Я позволял с
собой презрительно разговаривать, я терпел насмешки, делая вид, что их не
замечаю. Я унижался до крика тогда, когда простые слова не действовали, и в
результате они не реагируют на простые слова. Окрик стал обыденным явлением. Я
мечу громы и молнии.
- Ты не более виноват перед ними, чем они перед тобой. Никто ни перед кем
не виновен.
- Я грешен. Грешен более их. И потому я гневаюсь на них.
- Возможно ли?
- Да. Назови чадо поросенком, и оно захрюкает...
- Добром пробовал ли?
- Добро - есть почва для зла. Самопожертвование растлевает душу того, ради
кого приносятся жертвы.
- Это очень верно. Против этого не возразишь. Так что же, наказывать?
- Я по-другому пока не умею.
- Решил твердо?
- Решил!
- Не во гневе?
- Нет. По размышлении.
- Ну, как знаешь.
- А ты, вечный оппонент, перестань, наконец, спорить со мной.
- Я умолкаю ... Кстати! Посмотреть можно?
- Смотри.
- Какие адреса на этот раз?
- Содом и Гоморра - туда отправляю молнии свои.
ВОРЧУН
Она называет меня больным и обливает помоями... Если я болен, разве
позволительно меня изводить? Она называет меня жестоким, хотя всё, чего я хочу
- это чтобы меня оставили в покое. Я прошу прекратить разговор, когда он
становится невыносимым, потому что я убедился: она меня никогда не поймет. А,
впрочем, я давно не отвечаю ей. Если за столько лет не поняла, неужели один
разговор что-то изменит? И потом, я не верю, что даже если бы она меня поняла,
то она смогла бы измениться. Она не сможет, и я от неё этого не прошу. Раз
так, то и дальше будет продолжаться то же самое. Я остро чувствовал нездоровье
лишь по её милости. У меня не хватает здоровья жить с ней. Я не желаю умереть
от разговора с ней. Поэтому я тренирую себя быть бесчувственным. Она меня к
этому приучила. Она всю жизнь обвиняет меня в излишней вспыльчивости. Я
слишком остро выражаю свои эмоции. Ну, так я буду стараться гасить их в себе.
Правда, я знаю, что такое тоже до добра не доводит, но что поделать? Она
хочет, чтобы я оставался внешне спокойным, я буду стараться это делать, хотя,
видит бог, это не легко. Хотя, после того, как я оставался внешне спокойным в
ответ на её вихри слов, она назвала меня ещё более мерзкими именами. Увы, я
уже не знаю, какой линии поведения мне придерживаться. Что добро, что зло?
Если бы меня единым часом не стало, я бы не стал сильно огорчаться по этому
поводу. Но я слишком уж сильно люблю жизнь, чтобы расстаться с ней по доброй
воле. И даже дело не в этом, а в том, что я не очень то верю в загробную
жизнь, поэтому я буду жить на этом свете ровно столько, сколько мне отпустит
судьба. Но я постараюсь не огорчаться. Я очень пос
