Житков Борис Степанович - 'погибель'
Борис Степанович Житков
"Погибель"
Так все в порту и звали этот пароход; на него я нанялся поденщиком. Так
и сказали мне кричать: "На "Погибели!" Давай шлюпку!" Пароход стоял у стенки
волнолома. Наконец шлюпка отвалила. Один человек юлил веслом за кормой.
Человек оказался рыжий. Весь в ржавчине и в веснушках. Я сказал, что хозяин
прислал меня поденщиком.
Рыжий сказал:
- Ну, вались! Юли сам назад.
Он пихнул весло ко мне, а сам сел на банку. Я погнал шлюпку. На
полдороге рыжий спросил:
- Ты знаешь, куда поступил?
- Чего мне знать? На поденщину. Ржу обивать.
- На "Погибель" ты поступил. Если там ржу обить, так останется от нас
всего, что только нас - четыре поденщика. Ты приставать будешь, так легче -
борт пробьешь.
- Заливай! - сказал я.
- Нам, брат, не заливать, а отливать только поспевай. Смеешься? Мы на
палубе ночуем, а то как пойдет под заныр - выскочить не успеешь.
Мы подошли к борту. Борт был страшный: рябые ржавые листы местами были
закрашены суриком, вмятины обрисовывали ребра, как у голодной клячи. Пока я
влезал по штурмтрапу, я уже измазался ржавчиной. Я вошел в кубрик,
поздоровался и поставил на стол две бутылки водки. В кубрике было полутемно,
и, когда зажгли лампу, я поразился обстановкой: все, все - и деревянные
койки, и стол, и скамейка, - все было черно и все было изъедено морским
червем. Лампа была зеленого цвета, иллюминаторные рамы, медные крючки и
замки на дверях - вся медь была густо-зеленого цвета. На потолке приросла
засохшая ракушка.
- Что смотришь? - сказал рыжий. - "Погибель" пять лет на боку под
берегом лежала. Здесь утопленники в карты дулись. Вот на этом самом столе.
- А до того на ней без ремонту пятьдесят годов кряду мертвых спать
возили.
Это сказал другой, маленького роста, седоватый.
Третий все молчал и сидел в углу.
Стали пить водку. Закусывали луком, грызли его, как яблоко. Больше
ничего у поденщиков не нашлось. Я узнал, что рыжего зовут Яшкой, а старика -
Афанасием Ивановичем.
- Маша, Маша! - закричал рыжий. Я оглянулся. - Маша, ты сядь к нам,
выпей.
Третий, что сидел в углу, поднялся и подошел. Это был человек высокого
роста, с большими черными глазами. "Грек - не грек", - подумал я.
- Да ты не удивляйся: у него бабье имя - Мария. У него с пяток имен, и
вот Мария тоже. Так мы его - Маша. Он не русский - испанец. Испаньоло! - Тут
Яшка ткнул испанца в плечо и показал на жестяную кружку: - Вали!
Испанец немного отпил. Яшка со стариком собирались на берег за третьей
бутылкой. Я отдал последние медяки. Мы остались с испанцем вдвоем. Он плохо
говорил по-русски. Но я кое-как понимал. Он прихлебывал водку, будто вино,
из стакана. Сначала конфузился, потом сел картинно, а потом вскакивал на
ноги, когда говорил.
Он рассказал мне, что был тореадором. Я первый раз в жизни видел живого
тореадора. Он был в синей куртке, в парусиновых портках, весь измазан
ржавчиной, но так бойко вскакивал на ноги и в такие позиции становился, что
я забыл, в чем он одет. Казалось, все блестит на нем. Я только боялся, чтобы
не вернулись Яшка с Афанасием и не сбили бы с ходу тореадора. Он говорил,
что уже входил в славу. Был на лучшей дороге. Жил в гостинице. Каждый день с
утра - цветы. Полно, полно цветов! Руками показывал, сколько, - некуда
поставить. Прислуга крала, торговала этими цветами. Даже в комнате было
душно от цветов. У него был выпад - удар шпагой - такой, как ни у кого, -
молния!
- Я не становился в позицию, я стоял как будто рассеянно, как будто я
сейчас буду но