c3ec9c9d     

Житков Борис Степанович - Николай Исаич Пушкин



Борис Степанович Житков
Николай Исаич Пушкин
Стоят на пристани пассажиры, ждут парохода.
- Вон, вон, кажется, "Пушкин" идет.
Отвечают портовые люди:
- Правильно, это Стратонов.
Пассажиры:
- "Пушкин" ведь?
- Ну да: Николай Исаич.
Пассажиры переглядываются - вот неучи какие моряки: не знают, что
Пушкин - Александр Сергеич. Николай Исаич Пушкин! Вот дураки-то.
А Николай Исаич стоит на мостике "Пушкина", глядит в бинокль и рявкает
из бороды:
- Права... еще права. Так, так держать!
И знает Николай Исаич, что весь "Пушкин", от верхушки мачты до днища, -
все это он - Николай Исаич. И что когда посадит он "Пушкина" на мель, никто
не скажет: "Пушкин" напоролся, а прямо будут говорить:
- Николай Исаич на мель сел. Стратонову скулу помял... пять футов воды
в трюме.
Сам все эти пять футов воды ртом бы выпил, и пусть бы обе скулы, всю бы
морду ему разворотили, с радостью дал бы Николай Исаич, лишь бы не было
такого греха.
И так вот всякий капитан.
Потому и говорят: "Ерохин снялся; Федор с моря идет".
А в "Федоре" этом - десять тысяч тонн, и на носу накрашено: "Меркурий".
Я сам это понял только тогда, когда первый раз посадил парусник. Дело
было просто. Шел я в свежую погоду у Тендры, ночью. Помощник мой вахту
стоял. Вот по времени должна уж быть Тендра. А это, надо сказать, песчаная
коса, ее и днем-то за двести саженей можно не увидеть. Я вышел и слышу: не
та зыбь, метет прибой, россыпи слышно.
Я говорю помощнику:
- Сейчас в Тендру вопремся, уваливайтесь под ветер.
А он говорит:
- Приведите к ветру, лот брошу.
То есть чтоб я поставил судно против ветра, а он смерит, сколько
глубины!
А привести к ветру - это выходит с ходу еще сажень двадцать пролететь к
берегу.
- Приведите! - кричит помощник.
- На вашу голову?
- Ладно. - И побежал он с лотом на бак.
Я привел, и еще ходу не потеряли, как ткнуло в грунт и дрогнуло все
судно. Подняло зыбью и ударило дном. У меня душа оборвалась.
Потом на берегу спрашивали:
- Ты под Тендрой сидел?
- Да, понимаешь, помощник...
Все усмехаются, отворачиваются. Никто настоящего слова не сказал. Отец
только мне сказал это слово, да его не напечатают. И верно. А помощнику что?
Сидел-то ведь не он, а я.
И с тех пор я уже накрепко понял: не судно ходит, а капитан. Не судно
гибнет, а...
Вот тут-то я вам и расскажу недавний случай с моим другом-приятелем.
Дело было так.
Ледокол промышлял во льдах в Белом море. Промышлял, то есть у него на
борту было душ полтораста промышленников, и ледокол лазил меж льдов по
свободной воде, шел туда, где залег зверь. Капитан был молодой, лет тридцати
пяти мужчина. Промышленники его любили за то, что с ним пойдешь - всегда
удача. Зверя было "балго", и набили на льдине тюленей - беда сколько. Били и
отстать не могли, в раж вошли люди от крови и от удачи. Такая жара пошла,
что капитан сам не выдержал, сбежал на лед и садил багром тюленьи головы.
- Эх, здорово капитан завел, - красные, в поту и в крови, хвалили
капитана промышленники.
А с запада потянул ветерок. Капитан уж на месте и торопит ребят:
- Ну, кончай! Кончай!
Да как бросишь? В десять лет раз, старики говорят, такая удача! Не
бросать же, коли само счастье в руки лезет. Отвернись от него, так и оно
отворотится. А вест свежает. Свежает вест, давит на лед, и вот двинулась
льдина, и дрейфует (дрейфовать - идти без машины, силой ветра) ледокол у
кромки со льдом вместе. Помалу дрейфует к востоку.
Темнеть стало. Ай, и капитан, ну и капитан - прямо счастью в карман
вперся! Еще по



Содержание раздела